— Так скоро, — пробормотал он вдруг охрипшим голосом.

— Прошло больше времени, чем тебе кажется, — ответил мужчина с почерневшим от налета грязи лицом. — Боюсь, что час одного из них пробил.

Светловолосый юноша, сидевший в дальнем углу справа, начал тихонько стонать. Двое других узников тихо переговаривались.

Огромная багровая лапа просунулась в дверной проем и вцепилась когтями в косяк. Шаги замерли, послышалось тяжелое дыхание, затем раздался довольный хохот — но казалось, что грянул гром. Лысый толстяк слева от Хогсона издал пронзительный вопль.

В дверной проем скользнула гигантская фигура, в царившем полумраке горели только глаза, — левый желтый, правый красный — их ужасный взор, казалось, вобрал весь свет от слабо горевшего светильника. Промозглый воздух камеры стал еще холоднее, когда чудовище проковыляло внутрь, при этом копыто его левой, вывернутой назад ноги цокало о каменный пол под соломой, а широкая перепончатая лапа чешуйчатой правой ноги звонко шлепала по мере продвижения вперед. Потянувшись вперед, длинные мускулистые лапы коснулись пола и заскребли по нему когтями. По мере того, как чудовище разглядывало узников, его щелеобразная пасть раздвинулась в подобие улыбки, обнажившей длинный ряд желтых клыков.

Оно двинулось в центр камеры и там неподвижно застыло. Дождь из цветов пролился откуда-то сверху, но чудовище смахнуло их, как бы досадуя на непрошенную помеху. Кожа его туловища была совершенно лишена волосяного покрова и только местами покрывалась чешуей. Существо было явно бесполым. Неожиданно высунувшийся из пасти язык был красновато-коричневого цвета и раздвоен на конце.

В это время прикованные узники, застыв в неестественной неподвижности, хранили молчание. Разноцветные глаза еще и еще раз переводили взгляд с одной жертвы на другую…

Вдруг с неожиданной проворностью чудовище ринулось вперед и, выбросив молниеносно правую лапу, схватило толстяка, завопившего при его появлении в дверях.

Единым рывком человек, издававший душераздирающие крики, был освобожден от цепей. Затем рот чудовища сомкнулся на его шее, и крик, захлебнувшись, замер. Несколько мгновений тело билось в конвульсиях и затем безжизненно повисло, зажатое в смертельных тисках.

Подняв голову, чудовище рыгнуло и облизало окровавленный рот. Его взгляд задержался на том месте, откуда оно только что выхватило недавнюю жертву. Не спеша перевалившись и опершись левой лапой, правой оно изъяло руку, все еще болтавшуюся в наручнике вдоль стены. Более мелкие останки, разбросанные по полу, не были удостоены вниманием.

Развернувшись, людоед поковылял к проходу, по пути обгладывая руку. Он был сновидением для яркой рыбки, проплывшей в воздухе, и для видений, сменявших друг друга вокруг него словно на раздвижном экране — то стена пламени, то лесопосадка деревьев с остроконечными верхушками, то потоки мутной воды или поля, покрытые тающим снегом…

Оставшиеся узники прислушивались к удалявшемуся цокоту и шлепкам. Наконец Хогсон откашлялся:

— А теперь послушайте, каков мой план… — начал он.

Семирама согнулась на каменном выступе над Ямой, подавшись вперед и упершись руками в ее края. Множество золотых браслетов, украшавших ее изящные запястья, блеснули в полумраке, длинные черные волосы разметались в живописном беспорядке. Одежды желтых оттенков лишь слегка прикрывали ее наготу: в комнате было тепло и влажно. Длинная трель щебечущих звуков потекла с ее сложенных в трубочку губ. С разных сторон Яму окружали рабы. Опершись на лопаты и затаив дыхание, они зачарованно ждали. По правую руку от Семирамы стоял Барэн, владелец Третьей Руки. Он был высок и плотен словно пивной бочонок. Засунув пальцы за пряжку, усеянную шипами, и свесив набок бородатую голову, он слушал так, как будто отчасти понимал смысл того, что высвистывала Семирама. Однако его мысли как и глаза были сосредоточены на ее полуобнаженном теле.

Какая жалость, что она необходима для эксперимента и совершенно плюет на меня, размышлял он. Какая жалость, что я должен относиться к ней с рыцарским почтением, вместо того, чтобы, скажем, нахально овладеть ею. Будь она, к примеру, уродлива, это намного упростило бы наше сотрудничество. Однако вид недурен, и, кто знает, может, однажды…

Семирама села на корточки, и трель, наполнявшая зловонную комнату, оборвалась. Барэн поморщился, когда поток воздуха донес до него определенные запахи. Все застыли в ожидании.

В глубине Ямы послышался плеск, неожиданный толчок вызвал вибрацию пола. Рабы отступили и прижались к стене. Где-то под потолком стали возникать и сыпаться вниз огненные хлопья. Отряхнув одежду, Семирама издала высокую трель. Огненный дождь тут же прекратился, а в Яме что-то защебетало в ответ. Воздух в комнате стал прохладнее. Барэн с облегчением вздохнул:

— Наконец-то…

Звуки продолжали доноситься из Ямы довольно долго. Семирама застыла, готовая ответить трелью или прервать ее. Однако ее как будто игнорировали, так как щебет продолжался, заглушая ее ответы. Пол вновь начал сотрясаться, язык пламени взметнулся над Ямой и, поколебавшись, затух — все в одно мгновение. В следующий момент в красноватом отсвете возникло лицо — длинное, искаженное мукой. Семирама, отпрянула. Звук, похожий на колокольный звон, наполнил комнату. Неожиданно посыпались сотни живых лягушек: они прыгали между присутствующими, падали в Яму, разбрасывали кучи навоза, собранные рабами, которые в это время спешили скрыться через дальнюю арку. Огромный кусок льда, в два человеческих роста, разбился о пол где-то рядом.

Семирама медленно поднялась и, отступив на шаг, повернулась к рабам.

— Вернитесь к работе, — приказала она.

Рабы стояли в нерешительности. Барэн кинулся вперед и схватил ближайшего. Оторвав человека от земли, он швырнул его в Яму, последовавший вопль был коротким.

— Сгребайте дерьмо! — заорал Барэн.

Оставшиеся поспешили вернуться к работе, быстро погружая лопаты в зловонные кучи и укладывая навоз по краям вокруг Ямы.

Барэн обернулся от неожиданности, почувствовав на плече руку Семирамы.

— В следующий раз будь сдержаннее, — сказала она, — рабочая сила обходится недешево.

Он хотел ответить, но передумал и только резко кивнул. В то время когда она говорила, наиболее тяжелые всплески улеглись и щебет замер.

— …С другой стороны, он, вероятно, приветствовал это отступление. — Улыбка тронула ее полные губы. Семирама убрала руку и пригладила платье.

— Все-таки, что он хотел сказать на этот раз?

— Пойдем, — позвала она.

Все обошли Яму, сторонясь тающей глыбы льда, и прошли через арку в длинную галерею с низким потолком. Семирама подошла к широкому окну и остановилась, залюбовавшись утренним пейзажем в лучах восходящего солнца. Барэн последовал за ней и остановился позади, скрестив руки за спиной.

— Итак, — наконец спросил он, — что же хотел сказать Туалуа?

Она продолжала наблюдать за игрой красок раннего утра и причудливыми скалами в клубах рассеивающегося тумана. Наконец ответила:

— Он совершенно не в себе.

— Гневается?

— Время от времени. Это находит волнами, но не поддается точной интерпретации. Скорее это часть общего состояния. Он всегда был немного безумен.

— Но все эти месяцы он не пытался преследовать нас?

Она улыбнулась:

— Не более чем обычно. Ведь стражи всегда поддерживали его ненависть к человечеству.

— Как ему удалось избавиться от них?

— В безумии таится своя сила наряду с совершенно неординарным подходом к решению проблем.

Барэн топнул ногой от досады и нетерпения.

— Ты же у нас специалист по Старым богам и их родству. Сколько времени это продлится?

Семирама покачала головой.

— Непредсказуемо. Возможно, это навсегда. Возможно, положение изменится прямо сейчас, или чуть позже.

— И мы не можем ничего предпринять, чтобы… ну, чтобы ускорить его выздоровление?

— Возможно, он осознает свое состояние и сам предложит лечение. Такие случаи бывали.